Людмила все с тою же удивительною улыбкою задумчиво и медленно ответила:

– Какой он красавец! И сколько в нем есть неистраченных возможностей!

– Ну, это дешево стоит, – решительно сказала Дарья. – Это у всех мальчишек есть.

– Нет, не дешево, – с досадою ответила Людмила. – Есть поганые.

– А он чистый? – спросила Валерия; так пренебрежительно протянула “чистый”.

– Много ты понимаешь! – крикнула Людмила, но сейчас же опять заговорила тихо и мечтательно: – он невинный.

– Еще бы! – насмешливо сказала Дарья.

– Самый лучший возраст для мальчиков, – говорила Людмила, – четырнадцать-пятнадцать лет. Еще он ничего не может и не понимает по-настоящему, а уж все предчувствует, решительно все. И нет бороды противной.

– Большое удовольствие! – с презрительною ужимкою сказала Валерия.

Она была грустна. Ей казалось, что она – маленькая, слабая, хрупкая, и она завидовала сестрам, – Дарьину веселому смеху и даже Людмилину плачу. Людмила сказала опять:

– Ничего вы не понимаете. Я вовсе не так его люблю, как вы думаете. Любить мальчика лучше, чем влюбиться в пошлую физиономию с усиками. Я его невинно люблю. Мне от него ничего не надо.

Скоро Саша весь пропах женскими духами и в довершение всего стал наряжаться в юбки и чулки — к радости Рутиловой.

— Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа. Не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.

— Да и страдать ведь может, — тихо сказал Саша.

— И страдать, и это хорошо, — страстно шептала Людмила. — Сладко и когда больно, — только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и красоту телесную.

Людмила и Саша быстро подружились нежною, но беспокойною дружбою. Дружба, тем не менее, несла в себе яд вынужденной несвободы, принуждённой тайны, которая проникала их отношения чем-то тяжёлым, ими ещё еле уловляемым. В конце романа уже выходит наружу не только истинная, эротическая подоплека чувств Людмилы, которая раздевает юношу и покрывает его поцелуями, но и их разрушающее влияние на его душу.

Досадно было, что приходилось видеться урывками, и Саша вымещал досаду на самой Людмиле. Уже он частенько называл ее Людмилкою, дурищею, ослицею сиамскою, поколачивал ее. А Людмила на все это только хохотала.

Создание романа

Образ города в романе восходит к Вытегре, где Сологуб жил в 1889—1892 гг. Персонажи «Мелкого беса», также как и «Тяжёлых снов», были наделены чертами своих живых моделей. Были реальные Передонов, барышни Рутиловы, история с маскарадом. Насколько известно, прототипом учителя был некий Страхов, по словам Сологуба, более безумный, чем Передонов, и действительно сошедший окончательно с ума в 1898 году. Что касается «симфонии духов» Людмилы Рутиловой, то большим любителем парфюмерии был сам писатель, на столе у которого, по воспоминаниям современников, всегда стоял флакон с духами. И дело даже не в самой парфюмерии, сколько в значении запаха, аромата для творчества Сологуба в целом.

Какие-то части, предполагавшиеся для «Тяжёлых снов» и оставленные, получили, наконец, своё развитие в «Мелком бесе». Было в романе и множество эпизодов, не включённых в окончательную редакцию, в частности глава, повествующая о приезде в городок двух столичных литераторов. Эта глава («Тургенев и Шарик») была опубликована в 1912 году и вызвала неудовольствие Максима Горького, приписавшего образ одного из литераторов себе.

В 1909 году Сологуб по мотивам своего романа написал одноимённую пьесу, поставленную в ряде театров Российской империи. В 1995 году режиссёр Николай Досталь поставил одноимённый фильм по роману.

Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работая над ним усердно. Ровна поверхность моего зеркала, и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражаются в нём одинаково точно. (Из предисловия автора ко 2-му изданию, январь 1908)